Во имя Долга (СИ) - Страница 64

— Могу составить компанию, — уже вполне серьёзно предложил я. — В терапевтических целях. Не знаю, как тебе, а мне порой неплохо помогает от мрачных мыслей.

— Ладно, уболтал, чёрт языкастый; давай мы с тобой вина выпьем, я тебе умный тост скажу. На тему ревности и бдительности.

— Что, неужели добровольно расскажешь, что у вас там стряслось? — недоверчиво уточнил я, разливая ополовиненную за ужином бутылку красного вина на два стакана.

— А то! Это же такая поучительная история, как опасно щёлкать клювом и верить в то, что если любимая женщина сидит дома с ребёнком, она уже никуда не денется, — насмешливо хмыкнул он. — Тебе сейчас очень кстати.

— Ты меня пугаешь. Вещай! — решительно кивнул я, усаживаясь рядом за стол.

— Давным-давно… — вдохновенно начал он с очень торжественным лицом, но сам же не выдержал и засмеялся вместе со мной. — Чёрт, а ведь и правда — давно! В общем, Володьке тогда три с хвостиком было, и гостил он в тот момент у бабушки. Случился небольшой и очень закрытый торжественный приём по случаю блестящего окончания одного незначительного местечкового конфликта с награждением непричастных. Награждением заведовал Авдеев, а я туда прибыл с Леськой под мышкой. И мне похвастаться перед парнями, — она же у нас сейчас красавица, а тогда вообще чудо была, — и ей заодно развлечение. А то она всё переживала, что и меня толком не видит, и со мной никуда не выходит. Кстати, мотай на ус опыт предыдущих поколений: женщин надо почаще развлекать. Женщина, чувствующая себя забытой и запертой в четырёх стенах, опасна или, по меньшей мере, вредна для жизни, у них от этого характер портится. Так вот, прибыли мы туда, и до какого-то момента всё было неплохо. А дальше начинается, собственно, очень воспитательная часть: мы поругались. Я, честно говоря, уже не помню, почему; из-за какой-то ерунды. Был я тогда молодой, горячий и очень глупый, и имел дурость бросить её там одну, уехав с боевыми товарищами обмывать награды. Я бросил, а Авдеев подобрал. Вернулся я домой под утро, и последнее, о чём думал, это судьба молодой жены; не из эгоизма, а просто упился до потери связи с реальностью. Проспался эдак к полудню, опомнился, совесть проснулась, а Олеськи нет. Болталку она с собой тогда брать не стала, — видишь ли, к вечернему платью не подходит, — и чёрт знает, где её и как искать. Я, наверное, полгорода обзвонил и обошёл за день, а её вечером, собственно, Авдеев привёз. Я после, вспоминая тот момент, почти поверил в Бога и ангелов-хранителей, потому что по всем законам жанра и привычным стереотипам собственного поведения должен был устроить скандал с претензиями и подозрениями, и непременно устроил бы. Говорю же, был молодой, горячий и очень глупый. Но тут как нашептал кто, и вместо этого я долго, вдумчиво и искренне извинялся, каялся и обещал «больше никогда». А уж как я извёлся, когда выяснилось, что Леська забеременела, — врагу не пожелаешь. Ревность, Сёма, ужасно мерзкое чувство, от которого очень трудно избавиться. Но тут у меня есть повод для гордости, ибо подозрениями я изводил только себя. А потом ваша мама меня окончательно утешила; надо быть полным идиотом, чтобы усомниться, что ты мой сын, — усмехнулся он. — Такая вот поучительная история, как я чудом не проворонил жену. Учись на моих ошибках и не повторяй моих глупостей, — он подмигнул и, отсалютовав бокалом, слегка пригубил. Я ответил тем же.

— Ишь, какие подробности выясняются, — задумчиво хмыкнул я. — Чёрт, действительно — поучительно. А Авдеев что?

— Авдеев умный мужик, — пожал плечами отец. — И честный, насколько это возможно для политика его уровня. Мне перед ним, честно говоря, попросту стыдно. Леська-то считает его другом, а вот он, мне кажется, до сих пор крайне неровно к ней дышит. Может, даже любит; но молчит. И я молчу, а что ещё остаётся! Ревную, правда, жутко; понимаю, что глупо, но ничего сделать не могу.

— Знал бы, что у вас тут такие шекспировские страсти, я бы его в гости не позвал, — усмехнулся я.

— Да ладно, правильно сделал, — он отмахнулся, а потом улыбнулся насмешливо. — Когда бы я ещё без такого пинка взял в руки гитару?

— Дурак ты, Димка, редкостный! — раздался ворчливый голос мамы от двери. Дёрнулись мы с отцом одновременно.

— Подкрадываешься, да ещё подслушиваешь! Права твоя мать, я дурно на тебя влияю, — усмехнулся отец. — Давно подслушиваешь?

— Достаточно, — хмыкнула она, подходя и обеими руками обнимая его за шею. Генерал обнял её в ответ, образуя живописную скульптурную группу. — Достаточно, чтобы понять, что ты упрямый и чудовищно скрытный дурак. Во-первых, знала бы я, что для восстановления гармонии промеж тебя и гитары надо заставить тебя как следует ревновать, давно бы уже опять музицировал. А, во-вторых, ну куда бы я от тебя делась? — вздохнула она, ласково погладив его по голове. — Ну, поругались бы, потом помирились бы… Родился бы Сёмка на недельку попозже. Нельзя же так откровенно сомневаться в моей моральной стойкости, — насмешливо проворчала она. — Расходитесь уже, полуночники.

— А ты-то чего не спишь?

— Я не сплю, потому что ты где-то шляешься, а я без твоего сопения под боком уже давно спать не могу. Ждала-ждала, куда подевался; пошла вот искать. И хорошо, что пошла: узнала много нового. Пойдём, Отелло Мценского уезда, — она потянула отца вверх. — И ты иди спать, а то жена проснётся, потеряет, переживать будет, — строго велела она мне. — Ох уж мне эти мужчины, на пять минут отвернуться нельзя: или напьются, или передерутся, — с трудом сдерживая смех, проворчала мама.