Во имя Долга (СИ) - Страница 63

— Рад приветствовать вас в своём доме и надеюсь, что мы легко найдём общий язык. Ну что, в таком случае, пойдёмте за стол? По старой традиции гостей сначала надо накормить, а потом уже — всё остальное, — он сделал приглашающий жест в сторону кухни, продолжая одной рукой обнимать супругу.

В этот момент ко мне подошёл отец, желающий поздороваться со мной и внуком, и от хозяев дома я отвлеклась. В конце концов, может быть, я всё придумываю, и вижу странности там, где ничего подобного нет. Хватит, я уже по Семёну поняла, что пытаться толковать поведение и искать понятные признаки проявления эмоций в человеческих мужчинах дохлый номер. Уж в мужчинах из этой семейки — точно.

Семён Зуев.

Генерала Дмитрия Зуева я знал хорошо. Во всяком случае, значительно лучше, чем остальные домашние; просто потому, что был прекрасно знаком в том числе с «рабочей» стороной его натуры, да и многие факты биографии отца, проходившие под грифом «совсекретно», были мне известны.

А вот сейчас я наблюдал за ним в полном шоке, не сказать грубее, и испытывал огромное желание докопаться до подоплёки взаимоотношений генерала от контрразведки и министра внешних связей. Чуялось мне, никакой работой там даже не пахло!

Потому что отец откровенно ревновал. Не эмоционально и вспыльчиво, чего я ещё чисто теоретически мог от него ожидать, а вдумчиво и сосредоточенно, как будто не просто что-то подозревал, а имел явный и совершенно достоверный повод. И это было настоящим открытием. На моей памяти нормой была обратная ситуация, когда мама ревновала и ругалась, а отец успокаивал её; такого же, чтобы тревожился именно генерал, я припомнить не мог. Может, потому и не мог, что в нашем доме не бывал Авдеев?

Впрочем, если отрешиться от личностей, можно было воспринимать происходящее как великолепный пример решения тактической задачи, и даже, наверное, поучиться. Очень ненавязчиво, без «горящих взглядов» и «сыплющихся искр», не нависая над ней и не придерживая около себя, отец аккуратно и хладнокровно выстраивал положение присутствующих в пространстве так, чтобы мама не оказывалась рядом с гостем. Причём сам объект охраны, — то есть, мама, — кажется, ничего даже не заподозрила, была весела и находилась в явно приподнятом настроении.

В какой-то момент отец даже достал подзабытую гитару, и совершенно счастливая мама уже сама от него не отходила, и они музицировали на два голоса, заставляя нас с Володькой вспоминать детство.

Отец почти совершенно забросил инструмент после Ланнеи, где он лишился обеих рук, да и не только их, и был вынужден довольствоваться протезами; благо, медицина у нас находится на достаточном уровне, чтобы искусственная часть организма не мешала нормальной жизни. Мы его первое время все дёргали с этой гитарой, он отшучивался, а потом как-то привыкли, подзабыли, оказались заняты своими делами.

Уже много позже я понял, почему он так поступил, хотя никогда не затрагивал эту тему в разговорах: вряд ли ему было бы приятно говорить о подобном. Гитара, похоже, стала единственной (и от того не менее несчастной) жертвой его обиды, злости и раздражения. Это он с нами и с мамой всегда смеялся и шутил на тему собственных травм; а ведь если вдуматься, каково молодому сильному мужчине в расцвете сил оказаться фактически калекой? Да, внешне это почти не было заметно, протезы почти не осложняли жизни, но он был отстранён от полевой работы, и, самое главное, он-то знал! Догадавшись примерить его тогдашнее положение на себя, я понял, что мне на его месте могло и не хватить духу сделать вид, что всё как прежде. А он только гитару бросил; может, тогда ему казалось, что чужие неживые пальцы слушаются хуже собственных?

Этот момент жизни можно считать довольно жутковатым: когда ты вдруг понимаешь, что твои родители, в сущности, обыкновенные люди со своими собственными проблемами и слабостями. Не бессмертные, не неуязвимые, не непогрешимые и порой имеющие свойство ошибаться. Генерал Зуев ошибался крайне редко, но даже с ним это порой случалось.

Дом угомонился глубоко за полночь. Авдеев улетел, Тура-Рааш устроили в гостевой спальне, устранили последствия посиделок и разбрелись спать.

Меня среди ночи разбудил Ярик. Милосердно оставив Рури спать дальше, я отправился развлекать его самостоятельно. По счастью, мой организм вполне спокойно воспринимал рваный сон, а вот зверушка оказалась редкостной засоней. Минут за двадцать уговорив сына принять тот факт, что на дворе ночь, и нормальные люди в это время спят, я уложил его обратно в кроватку, и, раз уж всё равно встал, направил стопы в кухню с целью утоления жажды.

В кухне горел свет, а за столом, вертя на столе чашку, сидел отец. Был он, к счастью, не похоронно-несчастный, — я бы этого точно не пережил, — а какой-то философски задумчивый.

— Ты чего колобродишь ночами? — с усмешкой поприветствовал он меня.

— Я-то водички попить зашёл, а вот что тут высиживаешь ты, мне действительно интересно. И все варианты ответов, которые я могу придумать, мне не нравятся, — честно сообщил я, наливая себе в кружку несладкий чай. — Утешь меня; вы, надеюсь, с мамой не поругались? А то вдруг она твои манёвры разгадала.

— Тяжело с вами. Вырастил на свою голову, один другого умнее, — хмыкнул он. — Одно слово — разведка! Нет, не поругались. Не спится просто, вспомнилось всякое; сижу вот, ностальгирую, как и положено старому пню.

— Может, тебе чего покрепче чая плеснуть? — с иронией поинтересовался я.

— Сиди уж, заботливый, — отмахнулся он. — Не настолько всё плохо, чтобы ночами в одиночку напиваться.